Гармония или хаос? Часть 2

Продолжаем дискуссию об особенностях городского архитектурного пространства.

Участники дискуссии:
Алёна Маркова, архитектор
Андрей Воробьёв, культуролог, преподаватель
Степан Тропин, стрит-артер, создатель галереи «Свитер»

Модератор встречи: Вероника Соковнина, журналист интернет-журнала BERLOGOS

Вероника Соковнина:
– Какие «звездные» здания, работающие на бренд города, есть в Екатеринбурге?

Алёна Маркова:
– Например, тот же главпочтамт, в принципе, можно считать «звездным». Хотя он и не является современным зданием, но это часть истории, часть бренда.

Андрей Воробьёв:
– А из современных?

Степан Тропин:
– Ну, так или иначе, «Высоцкий», мне кажется, можно отнести к «звездным» зданиям, так как по нему легко узнается Екатеринбург. Даже не столько по самой постройке, сколько по ее высоте, слава о которой прогремела на всю страну. Да и в городе его видно издалека, поэтому он может служить неким ориентиром для приезжих.

Андрей Воробьёв:
– Здесь есть один момент. Ряд проектов стрит-арта, таких как, например, абажуры Тимы Ради, попавшие даже на обложку учебника в УрФУ, уникальны и уже стали узнаваемы даже за пределами Екатеринбурга. А здания типа «Высоцкого» достаточно часто встречаются и вне нашего города, при этом не всегда можно точно сказать, что это небоскреб, который стоит в Екатеринбурге, а не в Москве.

Степан Тропин:
– Может быть, проблема как раз в том, что, как Вы говорили, архитекторы не работают на узнаваемость? Так, может, им стоит начать это делать, если мы хотим, чтобы Екатеринбург привлекал к себе людей?

Алёна Маркова:
– Я полагаю, архитекторы стремятся работать на узнаваемость, потому как очень уж много зданий «кричащих». Отсюда и возникают все вопросы о том, почему зачастую новая архитектура не вписываются в окружающую среду. А на самом деле хотели сработать на вызов, на эпатаж, но узнаваемости при этом не достигли. Почему так получается, не знаю.



Степан Тропин:
– Может быть, у архитекторов не получается потому, что это какой-то риск? Потому, что для эксперимента нужно обладать каким-то внутренним стержнем и не бояться оценок. Что бы сказали о таком «звездном» здании, когда его согласовывали? Скорее всего, то же, что и про Эйфелеву башню: никто никогда в жизни не согласился бы построить такое чудовище, и до сих пор французы говорят, что это бельмо на глазу Парижа. Но, тем не менее, это «звездное» здание. Может быть, нужны такие амбициозные проекты, новые, которые могли бы возникнуть только в результате эксперимента.

Алёна Маркова:
– Если посмотреть на те проекты, которые у нас есть, начиная со студенческих и заканчивая нереализованными проектами профессионалов, то можно найти те, что хоть и очень далеки от реальности, но однозначно могли бы стать узнаваемыми. И их невостребованность связана, скорее всего, со сложностью реализации и с большими экономическими затратами. А это уже вопрос не к архитекторам, а к инвесторам. Я думаю, что город рано или поздно должен прийти к осознанию того, что нужна постройка какого-то «звездного» здания.



Андрей Воробьёв:
– Получается, что архитектор так или иначе зависим от своего заказчика, и это заказчик не готов. В то время как мастера стрит-арта ни от кого не зависят.

Степан Тропин:
– Ну, проще делать какие-то маленькие вещи, чем большие. Я знаю, что уличные художники тоже хотят работать в крупной форме, но это не всегда получается. Вот, например, Сергей Лаушкин недавно предлагал проект в рамках фестиваля «Не темно». В городе много неосвещенных мест – где-то фонари разбиты, где-то не продумано освещение, – и такие проекты несут в себе сразу и утилитарную, и эстетическую функцию. Сергей предлагал сконструировать и посадить на парапете возле Плотинки большого человека, который смотрит в небо глазами-маяками. Это выглядело бы очень мощно и, безусловно, стало бы узнаваемо! Вот таких проектов, конечно, не хватает так же, как и «звездных» зданий.

Вероника Соковнина:
– А есть ли у каждого из вас любимые места в городе?



Андрей Воробьёв:
– В моем случае это привязано к сиюминутному настроению, но один из отрезков, которые я очень люблю, – это проспект Ленина от Площади (1905 года. – Прим. ред.) до Оперного театра. Впрочем, площадку за Оперным театром я люблю отдельно, и особенно в июле, а в остальное время отрезок заканчивается здесь, у Театра музкомедии. И люблю я этот отрезок в основном за его конструктивизм, точнее, за сочетание конструктивизма и классицизма, то есть как раз за архитектуру.

Степан Тропин:
– У меня тоже есть ряд любимых мест, связанных, в том числе, и с местом, где я живу. Улицы Азина, Братьев Быковых, где нельзя сказать, чтобы было что-то выдающееся, кроме вот этих невысоких домиков, которые для меня, если говорить про ощущения, очень «настроенческие». Район от Арха, УрГУ, Городка чекистов и до Восточной – тоже очень атмосферный для меня отрезок. Еще, конечно, площадь у Театра драмы, где витает какой-то дух неформальности, – тоже очень мощное место. Наверное, вот эти три.

Алёна Маркова:
– У меня, пожалуй, нет.

Вероника Соковнина:
– Что сделать, чтобы люди захотели выходить из своих уютных домов в городскую среду, чтобы у всех появлялись свои любимые места?

Андрей Воробьёв:
– В свое время в Париже меня удивила вот такая любопытная вещь. Там газон – это небольшой клочок травы два на два метра в центре города (что большая редкость), где люди могут полежать и почитать книжку, поспать на пледах, выгулять своего ребенка и т.д. У нас же всегда написано: «По газонам не ходить». Да и вообще здесь такое маловероятно по банальной причине: лежать на траве в нашем климате можно только два месяца в году, а за два месяца привычка явно не сформируется. Поэтому тут вопрос опять, скорее, к архитекторам, чем к ландшафтным дизайнерам: есть ли какие-то идеи по созданию сколько-нибудь защищенного от непогоды пространства, где можно собираться на довольно продолжительное время?



Степан Тропин:
– Ну, московский Парк Горького – это примерно то и есть. Парк функционирует круглый год, сделаны дорожки для катания, есть домики, где можно согреться, если ты замерз, кафе, даже музей современного искусства «Гараж» – по инфраструктуре там все очень круто продумано. И зимой, и летом можно прийти туда на весь день и отлично отдохнуть. Может быть, это наш следующий этап?

Алёна Маркова:
– Мне понравилась идея утепленного места даже, возможно, с искусственным поддержанием климата. Но для подобного проекта нужна бизнес-инициатива, потому что это, конечно, не может быть подано «сверху» – администрацией.

Андрей Воробьёв:
– А если мы заговорили о благоустройстве тех же парков, то логично вернуться к теме объектного стрит-арта.

Степан Тропин:
– За границей существуют программы паблик-арта, где проекты малых архитектурных форм запускают на пять лет. Объект выставляют в каком-нибудь культурном центре, где люди на него смотрят и составляют свое мнение. Если это что-то достойное, то придумывается место для его уже постоянного существования в парках или на улицах города. Если же работу не признали, то ее заменяют на другой объект, который опять же оценивается.

Андрей Воробьёв:
– В этом как раз и удобство малой формы. Можно создать такую «Трафальгарскую площадь» для искусства, где художники действительно получали бы обратную связь.

Степан Тропин:
– Если мы говорим про будущее, то, может быть, технологии дойдут до того, что мы сможем и крупные здания строить на пробу. Почему бы какую-то площадь не сделать постоянно меняющейся?



Андрей Воробьёв:
– Учитывая наш климат, построить временный дом на пробу вряд ли получится. Это в Индии хорошо: собрал дом из фанеры, а потом, если не понравился, распилил и сделал новый.

Степан Тропин:
– Я понимаю, но все равно считаю, что нужно мыслить амбициозными проектами.

Алёна Маркова:
– Я хочу сказать, что обе позиции на самом деле верны, потому что действительно существует такой вариант как создание временной архитектуры, хотя бы даже из контейнеров.

Степан Тропин:
– В России?

Алёна Маркова:
– Не уверена. Но я знаю о зарубежном опыте таких проектов, когда из уже ненужных старых контейнеров создавались новые пространства.

Степан Тропин:
– Был бы, мне кажется, интересным проект некого трансформера, в котором, допустим, раз в два месяца изменялось расположение этих контейнеров, и люди ходили бы посмотреть, что изменилось.

Алёна Маркова:
– Такие проекты уже есть, но об их реализации я пока не слышала. Вообще идея сменных модулей вполне реалистична, хоть и не нова, ведь, если посмотреть, все здания имеют похожую структуру: это боксы, размещенные друг над другом на разных этажах. А поскольку есть возможность поставить их на колонны, то сегодня мы разместим здесь что-то одно, а завтра на этом же месте – другое. То есть архитекторам нужно будет разработать вот эту саму структуру.



Андрей Воробьёв:
– Мы начинали с нашего города и с его узнаваемости. И мы все чаще и чаще уходим в тему о том, что есть интересные проекты, но в лучшем случае – в Москве, в худшем – за рубежом. Чего же нам не хватает? Почему у нас этого нет?

Алёна Маркова:
– Что касается Европы, то там совсем другое понимание, для чего архитектура нужна, и другое представление о том, что люди в городе хотят увидеть. У нас же есть Генплан, по которому мы точно знаем, что увидим, но не знаем, зачем. Нельзя отрицать того, что жизнь сейчас очень быстро меняется, скорости возросли, и понимания, как с этим быть, никакого нет. То есть мы просто абстрактно хотим, чтобы было лучше. Европейцы же хотят экономить деньги на строительстве зданий, они знают, что это очень дорогостоящая вещь, и поэтому каждая постройка для них начинается, прежде всего, с исследования ее актуальности.

Вероника Соковнина:
– А исходя из чего разрабатывается наш Генплан?



Алёна Маркова:
– Исходя из инфраструктуры города, вероятно. Трудно предугадать, насколько экономика изменится в будущем и как это повлияет на образ города в глазах жителей. Тем не менее, для этого нужно делать аналитические мастер-планы с серьезными исследованиями.

Андрей Воробьёв:
– Получается, что до европейской аналитики мы еще не доросли.



Степан Тропин:
– Я не очень понимаю, что должна показывать эта аналитика. Что должно происходить, и что происходит сейчас?

Алёна Маркова:
– Мне кажется, что раньше все строительство шло «сверху-вниз», а сейчас больше возможностей для бизнеса, для открытия «третьих мест», которые, скорее всего, никогда не будут предложены администрацией; это только чья-то инициатива «снизу». В Генплане невозможно отразить то, что захотят организовать люди. Может оказаться, что Генплан, который сейчас рассчитан до 2025 года, станет совершенно неактуальным из-за таких вот частных инициатив. Я думаю, что вообще нет смысла его рисовать и оставлять как некую константу.

Степан Тропин:
– Было бы здорово, если бы люди могли влиять на Генплан. Предположим, был бы большой стол с интерактивным макетом нашего города, и можно было бы какую-то часть приблизить, посмотреть то, что у тебя около дома (нас же чаще всего это волнует) или там, где ты обычно проводишь время, и внести туда доступные изменения. Увидел, что лестница сломана – курсором ее выделил, виртуально починил и направил заявку, которую, допустим, в течение двух часов рассмотрели и все исправили. Или фасад захотел изменить – попросил друзей-дизайнеров нарисовать макет и добавил его к виртуальному зданию – на рассмотрение. Таким образом, люди смогли бы сами быть архитекторами в своем городе. И с Генпланом так же. Можно было бы просмотреть и внести свои предложения или даже изменения в будущее города.



Андрей Воробьёв:
– А если вынести за скобки администрацию, заказчика и прочее? В чем роль архитектора, роль урбаниста и роль художника стрит-арта для инициативы «снизу»?

Алёна Маркова:
– Мне кажется, что инициатива архитектора «снизу-вверх» маловероятна. Я считаю, что архитектор может тут выступить как организатор общей целостной структуры, и в этом смысле он больше на стороне «верха». А человек, занимающийся урбанизмом, как раз смог бы либо сам быть инициатором, либо стать вот этим связующим звеном, которого нам так не хватает. Таким, который бы изучил город в разных аспектах и наладил контакт между администрацией и городской инициативой. Что же касается стрит-арта, то мне очень хочется, чтобы он оставался в этой структуре неким элементом свободы.

Степан Тропин:
– Сейчас уличные художники как раз становятся этими инициаторами из народа, вовлекаются в процессы «снизу-вверх». Но мне хотелось бы, чтобы создавались мостики к администрации, чтобы предложение хотя бы до них доходило, и, если оно симпатично горожанам, симпатично администрации, то город находил бы под эти объекты место. Ведь уличные художники разные. Есть те, кому ничего согласовывать и не надо, те, кто как раз живет духом свободы, а есть и такие, кто настолько детально прорабатывает свой проект, уходит в искусство, что это получается затратно по времени. Кроме того, нужно постоянно искать новые плоскости для работ, а в связи с этим совершенно нет возможности постоянно стоять в очередях на прием к чиновникам. «Стенограффия», например, нашла поддержку у администрации города, поскольку это крупный проект, у которого множество функций, работающих в том числе и на облик Екатеринбурга. В каких-то маргинальных районах хорошая фреска может как минимум изменить отношение людей к месту. А от урбанистов хотелось бы не столько разговоров о том, что хорошо и что плохо, сколько уже конкретной работы, действий.

Фото: Влад Лоншаков

Начало материала читайте по ссылке .

Редакция BERLOGOS благодарит кафе «Сладости и страсти» за предоставленную площадку.