Классика в архитектуре: быть или не быть?

«Классическая архитектура в современном мире: выживание и новые перспективы». Такова была тема круглого стола, состоявшегося в рамках III Московской биеннале архитектуры в мае. Новость не остроновая, но еще долго будет актуальной. Как сказал поэт, « ах, если бы ее могли состарить годы…».

Поводом для серьезного разговора стала не только первая в постперестроечной России выставка архитекторов, работающих в классике, но и ситуация с традиционной архитектурой в целом. Куратор проекта Максим Атаянц, открывая дискуссию, отметил, что многие российские классические архитекторы, известные в России и за рубежом, существуют обособленно. И это собрание профессионалов за «круглым столом» – удачный момент для того, чтобы попытаться исправить положение и сосредоточиться на общих для всех проблемах.

Традиции и современность, кризис мировоззрения, образования и ремесла, понятие красоты и методология работы в класической архитектуре, личная ответственность архитектора и отношение профессионального сообщества к классике – эти и многие другие непростые вопросы были затронуты в ходе обсуждения.

Участники:

- Максим Атаянц, директор «Архитектурной мастерской М. Атаянца»

- Михаил Белов, профессор МАРХИ, руководитель «Авторской Мастерской Белова»

- Михаил Тумаркин, генеральный директор «АМПИР. Архитектура. Интерьер»

- Дмитрий Бархин, главный архитектор института «МОСГИПРОТРАНС»

- Михаил Филиппов, руководитель «Архитектурной мастерской Михаила Филиппова»

- Пьер Карло Бонтемпи, архитектор, (Италия)

Слева направо: Пьер Карло Бонтемпи, Михаил Белов, Максим Атаянц, Михаил Тумаркин, Дмитрий Бархин, Михаил Филиппов

Максим Атаянц:

– Мы не будем тратить время на сравнение классической архитектуры с современной модернистской, на выяснение, что лучше и что хуже. Я глубоко убежден, что архитектор-классик и архитектор-модернист – просто разные профессии. Мы рассмотрим, как обстоит с этим дело у тех мастеров, которые черпают свою профессиональную идентичность в следовании традиции линейной классической архитектуры. Это важно в первую очередь потому, что архитекторы, которые всерьез рисуют арки, колонны, классические планы, остальным сообществом сегодня мгновенно отторгаются.

И если в России отношение к архитектору-классику безразлично-пренебрежительное, как если бы мэтр внезапно зачудил, то на Западе любой архитектор, хотя бы раз сделавший классический дом, мгновенно «умирает» и для профессионального сообщества, и для прессы, и для критики. Его словно больше нет. Поэтому сегодня хотелось бы поговорить о том, как нам выживать в этой ситуации, как получать заказы, какие существуют площадки для общения друг с другом.

Главная ценность этого разговора заключается в том, что здесь собрались люди, каждый из которых в сложившихся условиях ухитряется много строить. И среди того, что я и мои коллеги делаем, есть объекты сложные, комплексные, градостроительные, которые только и могут своим появлением как-то повлиять на среду.

Пьер Карло Бонтемпи, (Италия)

– Прежде всего, я хочу рассказать о своем понимании самого термина «традиция». И определение этого понятия взять из области гастрономии. Гастрономы заявляют, что традиция – это совокупность удачно реализованных решений. Часто полагают, что когда речь идет о традиции – речь идет о чем-то, что никогда не меняется. Но это совершено не так, и я сразу приведу пример. В области Эмилия-Романья, откуда я родом, традиционным блюдом являются tortelli di zucca – такие пельмени с тыквенной начинкой.

Тыква давно выращивается в Италии, но она пришла к нам от американских индейцев. Ее привез Колумб, и тыква прекрасно вписалась в гастрономическую традицию моей родной Эмилия-Романьи. То есть то, что кажется неизменным, в ходе исторического развития менялось. И помимо обогащения, с течением времени также создаются связи, которые ведут далекое прошлое.

Италия, которую я здесь представляю, в течение длительного времени была лидером, путеводной звездой в области архитектуры. К сожалению, в настоящее время это не так именно потому, что в Италии отказались от традиции. И мой выбор в пользу традиционной архитектуры связан скорее с соображениями улучшения качества человеческой жизни, нежели со стилистическими. Каждый из вас, когда входит в красивое здание или приезжает в красивую страну, сразу чувствует себя счастливым.

Я считаю, что красота города часто является гарантией счастья для тех людей, которые будут жить в нем. Мой бельгийский друг-архитектор часто сравнивает мою работу с работой врача. Главная моя задача – не столько создать объект эстетический, сколько культурно-этический, в котором человеку было бы приятно и комфортно жить. И еще один аспект традиционной архитектуры, приверженцем которой я являюсь, – это моя ответственность перед будущими поколениями.

Приведу хорошо известный всем пример – Бобур в Париже итальянского архитектора Ренцо Пиано. Построенный в 70-х годах, спустя 25 лет он был закрыт на три года на реставрацию. И реставрационные работы в 6 раз превысили изначальную стоимость проекта. Для сравнения – Римский Пантеон построен две тысячи лет назад и ни разу не закрывался на реконструкцию, незначительные реставрационные работы не в счет. Для меня пример для подражания – это Пантеон, а не Бобур.

Михаил Филиппов:

– К сожалению, те, кто работает в неоклассике, игнорируют такую таинственную, но необходимую составляющую традиционной архитектуры как КРАСОТА. На мой взгляд, абсолютно не нужно использовать ни колонны, ни карнизы, ни любые другие классические элементы, если они нарисованы некрасиво. А красиво их можно нарисовать, только если смиренно следовать реальной градостроительной европейской традиции.

Еще пару слов о том, как методически, на мой взгляд, работать в классике. Все сидящие здесь проектировали классические дома, и почти все еще со студенческих времен имеют опыт работы и в так называемом модернизме. Система проектирования в каждом из этих стилей совершенно противоположна. Например, чтобы определить основные строительные оси, габариты здания, его функциональные элементы – в модернистской архитектуре нужно нарисовать какой-то абстрактный образ, решающий некую формальную задачу. Эта работа не связана с определенным телом архитектуры, она связана с абстрактной идеей того, как должен выглядеть дом. А после этого начинается довольно мучительная работа по внедрению в эту форму некой функции, конструкции, инженерных систем, всего того, что составляет дом. При этом дальнейшая судьба этой формы, в принципе, совершенно неважна.

В модернизме, по большому счету, понятия пропорций нет. Если у формы нет онтологической определенности, то не очень важно, какого она размера. А в природе и в традиционном искусстве красота является понятием «прилагательным»: то, что красиво для женщины, может быть не совсем красиво для лошади, например, и наоборот.

Красота имеет абсолютно точную форму для каждого предмета и для каждого существа. Поэтому, когда мы рисуем классическое здание, возникает проблема в том, чтобы нарисовать с абсолютной точностью и в правильных пропорциях ордерный декор. С самого первого наброска архитектурного объекта. А чтобы уметь делать правильное пропорционирование, нужно понимать, красиво это или нет. А чтобы чувствовать красоту – необходимо иметь художественный опыт. Поэтому все хорошие архитекторы старой школы были прекрасными рисовальщиками И я считаю, всем нам нужно побольше рисовать.

Максим Атаянц:

– Из современной архитектуры понятие красоты вырвано, это слово почти ругательное…

Михаил Белов:

– Я выступлю с такой не совсем классико-традиционной инициативой. Мне кажется, очень правильной идея архитекторам-неоклассикам вырывать языки. Тогда они бы были немыми, и за них говорила бы форма. Мне кажется, что почти все сидящие в этом зале пришли сюда, чтобы что-то спросить. Поэтому я с удовольствием предоставлю свое время коллегам, если они хотят что-то сказать, а сам отвечу на вопросы, если они есть. Мне кажется это более интересным, чем слушать монологи. Великолепные монологи про красоту, они потрясающие и чудные, меня прямо дрожь охватывает! Но я хотел бы ответить на живые вопросы, чтобы как-то выйти из поля маргинального, в чем нас часто обвиняют. На этом я свое выступление заканчиваю.

Максим Атаянц:

– На этом примере я хочу как куратор пожаловаться вам… Или, скорее, похвастаться. Вот с чем мне приходилось иметь дело! И вот почему 20 лет никто не мог собрать этих людей вместе – это довольно сложно.

Дмитрий Бархин:

– Можно было бы говорить о том, что в нашей стране имел место кризис… не только нескольких поколений, но и всего на свете. И в частности заказчиков. Вы сами знаете, кто у нас является заказчиком, что происходит с его вкусом. Итак, мы имеем кризис заказчиков, кризис образования в архитектурном институте и кризис исполнителей, которые могли бы что-то такое вылепить, если это необходимо по нашему проекту. Но при этом количество авторского надзора превосходит количество лепки в десятки раз. Что касается заказчика – тут дело совсем плохо, наверное, об этом не стоит и говорить.

А вот об образовании-то хотелось бы поговорить в таком русле: Московский архитектурный институт не хочет обращаться к классической архитектуре, видимо, считает, что это действительно кое-то маргинальное движение. Единственное маленькое исключение – Академия И.С. Глазунова, но среди преподавателей там, кроме Владимира Павловича Тюрина, нет ни одного архитектора. Это довольно грустная картина, хотя детишкам в академии и стараются преподавать рисунок и живопись. Я проработал там один год с большим удовольствием. Одним словом, ключевая проблема – образование. И нам стоит задуматься о том, как его организовать.

Михаил Тумаркин:

– Мне кажется, говорить о нашей деятельности надо не в жанре рисования, не в жанре заказчика. И тем более, не в жанре строителя, с каким бы глубоким уважением, а порой и с ненавистью, я бы ни относился к этим людям. Мне кажется, основным здесь является мировоззрение. И одни коллеги его маскируют за разговорами о рисовании, другие не имеют его вовсе, поэтому о нем не говорят. Начинается классическая архитектура с мировоззрения, в этом я глубоко убежден.

Речь идет, прежде всего, о нормальности, причем о нормальности в таком вполне клиническом, психиатрическом смысле. Наша миссия – способствовать здоровью населения там, где мы работаем, а если получается, то и в более широком смысле. Мы должны стремиться делать так, чтобы полы были горизонтальными, стены вертикальными, оси понятными, окна большими, пространства светлыми. Чтобы замысел был не таинственным, а прозрачным, и позволял человеку легко и просто разобраться и пользоваться объектом.

На самом деле эти сюжеты выходят за рамки юмора и межстилистической пикировки. Мы сегодня сталкиваемся со все более и более глубокой фрагментацией культуры. С тем, что понятие красоты объявляется чем-то подозрительным, как упоминал здесь коллега Михаил Филиппов. Культура трактуется исключительно расширительно – как цивилизация. И всякая попытка выделять в культуре развитые, плодотворные, эстетические, совершенные, а также примитивные и неразвитые области наталкивается на обвинения в расизме, колониализме, гомофобии – в чем угодно.

Мне кажется, что перед тем, как начинать разговор о ремесле, необходимо твердо подчеркнуть – мы отстаиваем традиционные ценности. Ценности, связанные с человеческим здоровьем, ощущением благополучия, счастья, ощущением правильных пространственных координат. Я не готов поддержать коллег, говорящих о том, что кто-то должен готовить кадры, кто-то в чем-то в принципе виноват. Мы сами должны растить для себя архитекторов. И мы в компании «АМПИР» этим занимаемся. Для меня большая радость, видеть в зале нашу молодую сотрудницу, которая учится и в МАРХИ, и в компании «АМПИР». Такие случаи у нас нередки, мы даем, не побоюсь этого слова, второе образование. Так жизнь устроена, никто за нас этого не сделает.

Нам надо выращивать людей, которые умеют вырезать из камня капитель. Иными словами, надо ехать в горы и искать там камни. Это увлекательный, изумительный процесс, ничем другим заниматься я бы и не хотел. Пока у нас, как мне кажется, получается относительно неплохо. Я призываю всех к спокойствию и к следованию своим курсом.

Максим Атаянц:

– На этом завершаем. Диапазон мнений сегодня довольно широкий – от приготовления тыквы до поиска камней в горах. ( Смех в зале. ) Пора переходить к вопросам.

Левон Айрапетов , куратор выставки «Тенденции» (раздел «Сложность»):

– Какова философия традиционной классической архитектуры? В современной неоклассической архитектуре бывает так, что архитектор, создавая здание, не работает с традиционной структурой, с планом. Он потом просто навешивает на объект некий классический декор, пытаясь выдать это здание за традиционное. Никто из нас не против красоты, но она различна у японца и, скажем, у человека из племени мамба. И еще: есть ли у традиционной архитектуры ответы на современные технические задачи? Можно ли в классической архитектуре построить аэропорт?

Михаил Тумаркин:

– В своем вопросе вы упомянули план здания, и он очень важен. Современные здания – это бесконечная специализация помещений, и как следствие – бесконечно замусоренный план, экспликация длиной в несколько страниц текста. Мы стремимся к ясности, к ограниченному количеству помещений и к их четкой функциональной определенности. Это аксиома.

В последние годы мы много работали в Юго-Восточной Азии, где культура совершенно отлична от нашей. Однако в этих странах, где все еще ощущается «тяжелое наследие британского колониализма», классическая архитектура чрезвычайно востребована. Причем не только среди «новых китайцев», стремящихся к обладанию «майбахами». Возможно, дело здесь в том, что называют уделом европейской христианской цивилизации, средиземноморского очага культуры. Но, в то же время, в классической архитектуре заложено множество универсальных антропоморфных критериев, именно потому она длительное время находит интерес у представителей разных культур.

Вопрос из зала:

– Вопрос Михаилу Филиппову. В российском обществе потребность в традиционной архитектуре огромная, 80 процентов людей предпочитают классические здания. Архитекторов же, которые могут и хотят работать в классическом стиле, в России очень мало, и большинство из них присутствует в этом зале. Почему, на ваш взгляд, сложилась такая ситуация, что у этих архитекторов есть какие-то разногласия, они никогда не объединялись на выставках, не пробовали совместно учредить образовательную структуру, не участвуют, скажем, в национальном проекте «Сколково»?

Михаил Филиппов:

– Дело в том, что под словами «классика» и «традиция» мы понимаем слишком разное. Лет двенадцать назад мы открывали журнал «Проект Классика», и к этому была приурочена очень забавная выставка, которую придумал Григорий Исаакович Ревзин. На ней была представлена масса предметов, попадающих под определение «классика». Это и классическая колбаса, и даже, простите, презерватив. Классикой называется сейчас абсолютно все.

Если спросить о том, что такое классика, у студентов западных университетов, они ответят, что это дизайнеры ХХ века Рэй и Чарлз Имз и The Beatles (что на самом деле относится к авангардной культуре). Да, я не в полной мере ответил на ваш вопрос - скорее, рассказал о понятии «классика».

Вопрос из зала:

– Я будущий житель города Сколково. У меня к вам вопрос как к архитекторам. Объясните мне ваше понимание гармонии. То, что мы сейчас видим, больше напоминает кривые попытки архитекторов лишь бы как-нибудь самовыразиться…

Максим Атаянц:

– Что есть гармония? На этот вопрос ответить не очень просто, особенно в рамках пресс-конференции. А вот почему все кривое... Вообще, главный инструмент для понимания событий, происходящих в современной архитектуре – это осознание четкой, работающей на всем протяжении истории параллельности событий в изобразительном искусстве и в архитектуре. Примеры таких параллелей – созданные Фидием изваяния и Парфенон, римская скульптура и Колизей или Пантеон.

В средневековой Европе изменение архитектурных форм соотносится с эволюцией изобразительности в книжной миниатюре и скульптуре. Есть примеры, относящиеся к более современному периоду: стеклянным небоскребам, мастерски построенным Людвигом Мисом ван дер Роэ, соответствует абстрактная живопись Джексона Поллока – по белому холсту белой краской.

И вот мы видим, что с начала 1910-х годов произошла полная подмена понятий, причем сделано это было по-рейдерски. Сейчас под искусством понимают какой-то другой вид творческой деятельности, ничего общего не имеющий с изобразительным искусством в его классическом понимании. То же и в архитектуре. Профессия классического архитектора и профессия современного архитектора и дизайнера – это абсолютно разные вещи.

Хотел бы вернуться к теме, затронутой выше. Я считаю большой честью принадлежать к полутора миллиардам людей, которые воспринимают классическую архитектуру, и не очень беспокоиться о том, что она будет не до конца понятна остальным четырем миллиардам. Вообще, вся модернистская парадигма – это последовательный отказ от европейской средиземноморской цивилизации в пользу примитивных культур, поиски чего-то принципиально другого. Заметьте: идеи для творчества черпаются откуда угодно, но не из собственной европейской традиции, из которой все мы так или иначе вышли, нравится это кому-то или нет. Это первое.

Второе, оно же личное ощущение. Почему я пытаюсь воспроизводить вокруг себя среду классическую, человечную, а на модернистские вещи смотрю на расстоянии? Да, они красиво созданы, я так не умею. Но я не понимаю, зачем мне нужно пробовать это делать? Потому что я такой среды боюсь, я ее не люблю. Подобно туристу, приехавшему в какой-либо город, я хожу по его центру, но как только замечаю, что удалился достаточно далеко, чтобы увидеть первую стекляшку, тут же поворачиваю обратно. Таков я, и это не снобизм. Я считаю, что людям нужно жить в удобной среде, и я всеми силами пытаюсь ее воспроизводить.

Вопрос к Пьеру Карло Бонтемпи:

– Сегодня прозвучало несколько раз мнение, что к классическим архитекторам в нашей стране коллеги относятся как маргиналам. Чувствуют ли себя маргиналами архитекторы-классики в Италии? И вообще, растет ли доля классической архитектуры в последние десятилетия в Европе?

Пьер Карло Бонтемпи:

– Классических архитекторов – а я к таковым принадлежу – в Италии не считают маргинальными. Их считают сумасшедшими. Можно сказать, что архитектура в Италии в последние годы совершила самоубийство. И если позволите, у меня есть, что сказать по предыдущей теме.

Моя мечта – построить аэропорт в классическом стиле. Нынешний авиапассажир – такой же человек, как и тот, что 2000 лет назад посещал греческие храмы. У него те же органы, что и у нас сегодняшних: те же глаза, руки, ноги. Посмотрите, как симметрично человеческое лицо. Глядя на лицо матери, младенец получает свой первый урок композиции. Человек остался прежним, несмотря на то, что некоторые его функциональные потребности изменились, он способен творить красоту.

В начале месяца я был в Лондоне, где встречался с известным британским архитектором Джоном Симпсоном. Он сейчас строит клинику, причем спонсор попросил его придерживаться классической традиции. Потому что наше сердце гораздо быстрее идет на поправку в классическом госпитале, чем в модернистском.

Вопрос из зала:

– Продолжу эту тему с российскими архитекторами. Они строят дома и на Западе, и в Москве, реализуют здесь градостроительные проекты в классическом стиле. Может быть, наоборот, у нас оазис классической архитектуры?

Максим Атаянц:

– Оазис – это всегда нечто, окруженное другой, враждебной средой. И мы этот маленький оазис пытаемся расширять. В том и видим свою задачу. Возможно, я скажу довольно странную в рамках нашей дискуссии вещь. Любое архитектурное произведение может быть плохим или хорошим вне зависимости от его стиля.

Существует невероятное количество дряни, услащенной или унавоженной огромным количеством классических деталей, которые не делают ее ни в малейшей степени относящейся к классике. И есть очень хорошие здания, сделанные в модернистской традиции выдающими людьми, мастерами, моими коллегами. Иная картина возникает, если погрузить эти здания в среду обитания.

Пять-шесть поставленных рядом шедевров модернистской архитектуры образуют очень агрессивную, нехорошую среду. В то же время скромные, даже посредственные с точки зрения архитектуры, но правильно спроектированные дома, не обязательно перегруженные классическими деталями, создают среду совершенно другого качества. Так я считаю, и вы меня не переубедите.

Левон Айрапетов:

– Господа, давайте говорить как архитекторы с архитекторами. Архитектура – это самое тупое искусство, какое только существует. Архитектура – инертная масса, для того, чтобы объект творчества появился, нужны деньги, инвесторы, строители, бетон… И то, что придумано, не всегда бывает построено. Европейская культура, лицом которой является классическая архитектура, была основана на классической философии – есть единый Бог, который находится на вершине пирамиды. После того, как в 1960-х была сформулирована теория сложности, что-то изменилось?

Михаил Белов:

–У меня есть своя философия на этот счет, и в ней две составляющих. Первая: можно быть философом-прагматиком и помогать другим решать задачи обустройства жизни. Масштабы тут не важны, для этого вполне достаточно небольшой норки. Это тоже достойная задача – обустраивать норку, придавать ей черты удобного жилища. Часто бывает так, что владелец норки не понимает, как она должна выглядеть, и тут на помощь ему приходит честный и благородный специалист, который за это за это получает деньги.

Вторая составляющая связана с тем, что я верю в существование жизни после смерти, у этой жизни – трехмерная составляющая. И мы должны готовиться к такой вечной жизни метафизически, на уровне подсознания. Поэтому если есть возможность проявить себя в чем-то, передать свои ощущения, это нужно делать. Для этого у нас есть фильмы, театральные постановки, здания…

Я никогда не хотел быть ни модным, ни популярным. Я искренне стараюсь проявить себя в творчестве – в архитектуре. А какой она получается – классической или неоклассической, околоклассической, комически-классической – не важно.

Максим Атаянц:

– Если я правильно понял, посыл был таким: в 1960-е годы уже окончательно стало ясно, что Бога нет, а вы все колонны делаете. Я сейчас упрощаю, но именно так это и прозвучало. Нет, мне не стало ясно, что Бога нет. Я не очень люблю публично говорить о таких вещах, но наша задача – улавливать доходящие до нас отблески небесной красоты и небесных гармоний, и пытаться их наружу вытащить, чтобы показать. У нас это плохо получается… Ну, как можем. Спасибо!

Вопрос из зала:

– В нашей жизни случаются такие ситуации, когда приходит человек и говорит: «Я хочу, чтобы именно ты спроектировал здание, которое будет ни на что не похоже. Мне не нужны колонны, сделай мне нечто!»? В подобных случаях вы отвечаете ему - «я не могу»?

Максим Атаянц:

– Когда я был молодым человеком, мне предложили за две недели спроектировать здание для «Макдоналдса» на Московском проспекте Санкт-Петербурга. Давали огромные по тем временам деньги – десятки тысяч долларов, дело было в 1990-х. Я отказался. Вообще, когда человек говорит «я не продаюсь», хочется спросить: «А тебя вообще пытались когда-то купить?»

Архитекторы бывают двух типов: одни – настоящие архитекторы, другие – это специалисты по обслуживанию заказчика в стиле «Чего изволите?». Не хочу публично озвучивать приходящие в голову аналогии, они и без того вполне очевидны. Безусловно, я откажусь работать с заказчиком, который захочет, чтобы именно я сделал ему из стекла или бетона какую-нибудь перфузию.

Если он – человек приличный, я возьму его за руку и посоветую, как это уже случалось, какого-нибудь другого архитектора. И если ко мне придет заказчик и скажет, что хочет классическое здание с колоннами, но я увижу, что с ним работать невозможно – тоже откажусь. Мне собственное душевное здоровье и профессиональная порядочность дороже. Я отвечаю за свои слова, это действительно так.

Михаил Тумаркин:

– Хочу добавить, что нас даже и не просит никто о чем-то в этом роде, все уже давно во всем разобрались. Ради соблюдения исторической справедливости следует напомнить, что те же Джон Нэш и Карл Фридрих Шинкель проектировали и готические здания, и дома, которые им казались романскими. Правда, готика у Шинкеля насквозь классическая. Да и вообще, большинство архитекторов-классиков конца XVIII - первой половины XIX века что-нибудь готическое да спроектировали.

Предыдущее поколение классиков создавало также здания как в китайском стиле, так и в стиле барокко. Но стилистические дефиниции в традиционной архитектуре требуют детального разговора. А обстоятельства XX века видятся более плоскими.

Вопрос из зала:

– Вы говорили, что классика – это не обязательно колонны. Тогда что есть классика?

Максим Атаянц:

– Это очень непростой вопрос. На него можно ответить, например, так: классика – это способ рождения архитектурной формы, все части которой взаимообусловлены. Это не механическая упаковка некой структуры, придание ей чуждого внешнего вида. Есть масса примеров, когда бесконечное количество колонн – плохо или хорошо нарисованных - приклеиваются к равнодушному каркасу с целью спрятать его. Подобное к классике отношения не имеет. Но данный мной ответ – один из нескольких десятков возможных.

Особенность искусства в том, что оно ускользает от любых условий и определений. И в этом смысле оно противоположно науке, для которой ценно только то, что можно повторить при создании аналогичных условий. Ценностью в искусстве обладает только уникальное, и никаких рецептов для его создания не существует. К сожалению, нет никакой связи между нравственностью архитектора и тем, насколько хороши будут получаться его работы. В истории искусства есть и достаточно противные, но талантливые персонажи, которые создавали гениальные творения. Марксисты считали, что практика – это критерий истины. Смысл всем нашим разговорам придает наша работа, по ней прежде всего и надо судить.

Александр Раппапорт , теоретик архитектуры, доктор искусствоведения:

– Добавлю пару слов. Нашего ума недостаточно для того, чтобы ответить даже на десятую долю поднятых здесь вопросов. Что есть истина, красота, порядочность?.. На что можно опираться? Только лишь на честь. Жить лучше не в красивом доме, а напротив красивого дома. Я очень люблю смотреть на классическую архитектуру, но я не очень хотел бы в ней жить. Почему так получается – не могу ответить. Моего ума для этого не хватает.

Максим Атаянц:

– В этой связи я хотел бы напомнить хулиганский эксперимент люксембургского архитектора Леона Крие. В конце 1970-х – начале 1980-х годов в качестве аргумента в очень жесткой полемике с английской модернистской школой он взял и опубликовал домашние адреса всех приверженцев новой парадигмы. Ни один из них не жил в доме, построенном позже 1870 года!

Борис Муратшин

дизайнер, архитектор (Екатеринбург)

– Мне посчастливилось присутствовать на этой дискуссии и видеть выставку работ ее участников. Это, действительно, событие. Мы привыкли думать о модернистской архитектуре как о лаборатории форм, материалов, технологий, отвечающих нашим представлениям о современности. А еще больше – о Будущем.

Поиск формы стимулирует технический прогресс, а достижения технологий, в свою очередь, влияют на форму. Конечно, архитектура, основанная на ордерных канонах, не могла бы претендовать на подобную роль: предел ее возможностей обозначил, по-видимому, еще знаменитый проект Адольфа Лооса для «Чикаго трибьюн» – дорическая колонна-небоскреб, вырвавшаяся из-под фронтона…

Когда-то НЕОклассиком был Палладио. При этом для своего времени он был не архаистом, а новатором. Сегодняшний историзм вынужден существовать как бы в тени авангарда. Вдобавок у нас он заметно скомпрометирован «лужковской» эпохой. Но в этой выставке участвовали другие работы – те, в которых делается честная попытка реанимировать классические детали и пропорции, вернуть человеческое измерение архитектурной среде.

А еще представить бытие постройки в исторической перспективе: обратной (истоки образа, стиля ) и прямой (ее реальная дальнейшая судьба). При этом вольности в обращении с ордером – как у Михаила Филиппова, Дм.Бархина, П.Захарова – вполне могли бы позавидовать если не Бернини и Борромини, то уж точно классицисты XVIII-XIXвеков. И (парадокс!) похоже, знаменитый «Римский дом» Филиппова – пример обратного влияния модернистских композиций.

Выставка дала возможность сравнить почерк российских архитекторов-неоклассиков и их коллег – испанцев, итальянцев, американцев. Наши – ярче, острее, эпатажнее! Вот, к примеру, пышнейшая резьба капителей и «бриллиантовый» руст на фасадах у Дм.Бархина. А вот водолечебница Fonti di Matilde – проект Пьера Карло Бонтемпи: деликатнейшая мимикрия целого комплекса зданий под историческую застройку, минимум деталей, сдержанный цвет…

Образец квазиисторической, но от этого не менее комфортной среды. Той, о которой с таким пиететом говорил архитектор Максим Атаянц.

А теперь (погода хорошая!) выйдем на какую-нибудь улицу Екатеринбурга. Почувствуем разницу…